Скорбное молчание ветра, доносящее до слуха шепот сотни тысяч душ, неторопливо, будто оттягивая момент разоблачения — сносил с раскуроченной земли и вздыбленных камней столпы пыли, поднятой затяжным боем. Обнаженное поле брани — вот что возникало перед его глазами: вздернутые и замершие навсегда руки чужих ему людей, незнакомые лица, с навечно увековеченными гримасами ужаса и боли, остекленелые  взоры в пустоту, а  вид потоков запекшейся крови вперемешку с пылью,  мог заставить содрогнуться даже самого непробиваемого человека. Вид войны уродлив сам по себе, а послевоенное зрелище, когда звуки битвы затихли и по воздуху разносятся только гул ветра и перешептывания усопших, чьи голоса он слышит, потому что и сам мертв, — уродливее в стократ.

Осторожно ступая на орошенную землю кровью незнакомых ему шиноби, он боялся не нарочно  наступить на оторванные конечности, бездыханные тела и вязкую красную жижу. Он вновь ощущал себя тем четырехлетним  мальчиком, увидевшим в раннем возрасте все ужасы войны. Тогда он оказался на поле битвы по воле своего отца, чей поступок диктовала абсолютная уверенность в своей правоте, о правильности привести ребенка на поле, усеянного трупами. И где-то в закромах своей души, он был благодарен отцу за его поступок, ведь не отведи он за руку маленького мальчика, своего сына, лицезреть ничем неприкрытую правду существования, настоящего существования военных действий и их последствий — он, Учиха Итачи, стал бы человеком, не способным с ранних лет уяснить для себя все ужасы, приносящие войной. Он стал бы другим, а теперь, по прошествии многих лет, Учиха понял, что иным быть он и не желал никогда. Таков был его путь и он не завершен до сих пор.

По чьей же воле он теперь снова видит груды мертвых,  раскуроченных в беспощадной битве, тел, вид которых разрывает его на тысячи частей? По воле случая или судьбы? Кто знает…

Обводя сожалеющим взглядом прикрытую пылью, как покрывалом, трагедию, он представляет перед собой не менее горестную картину сгорбленных над телами спин друзей и членов семьи, содрогающихся в трауре. Ему слышатся женские тихие всхлипы и яростные, еще не смирившиеся с потерей, завывания живых, но покинутых частичками себя — людей. Ему кажется, что он присутствует на похоронах тысячи людей, видит на лицах людей прощальные взгляды, наигранно прямые спины, лишь бы не показать окружающим свою боль и отдать тем самым последние почести ушедшим навсегда. От обрушившийся на него в один миг картинки, созданной у него в голове и раскрашенной в ярких красках, ему хотелось упасть на колени, исступленно сгребать холодными пальцами песок, который бы сочился словно кровь сквозь пыльцы, и, поднимая голову к небесам — просто рыдать, ведь в оглушающей мертвой тишине — его никто не мог услышать. Здесь, на земле усыпанной трапезой для падальщиков, он столкнулся с детскими воспоминаниями и пониманием, что, может, его мечта о мире никогда не осуществится, как бы сильно он того не желал.

My beginning and my end
Broken truth, whispering lies
And it hurts again

Но Итачи никогда не позволял себе эмоциональной вольности при жизни, и коварная смерть, не могла изменить его устоявшиеся жизненные принципы. Делая шаг за шагом, он смотрел вперед, изредка бросая взгляд на окружающий его хаос, но, не потому что ему опротивел вид корма для стервятников, а потому что Итачи просто боялся. Он боялся наткнуться взглядом на знакомую взъерошенную макушку черных, как смоль волос. В этом неразборчивом, при первой взгляде, несметном количестве погибших шиноби, он боялся разглядеть тело своего младшего брата. Ведь тогда бы его мир рухнул, и уже бы никогда не смог подняться с колен. Как и он сам, сломя голову побежавший к самому родному человеку, и рухнувший на колени рядом с его телом, безудержно прижимая к себе, и вглядываясь сквозь подступающие слезы в остекленелые глаза брата, смотрящие в никуда, Учиха старший слышал бы за спиной ехидный смех Судьбы, что привела его полюбоваться на плоды его жертв и поломанной жизни. И ее смех становился бы все громче, надменнее, издевательски отвратительным. Этот смех отрезвлял бы сильнее, чем самая сильная пощечина или нескончаемый поток ледяной воды, да чего угодно.

Только у судьбы ничего не вышло, сам он, призванный из мира мертвых, может засмеяться ей прямо в лицо, не скрывая своей радости, которая так легко улетучивается, при виде родного брата с занесенной рукой, над забинтованной человеческой фигурой, подвешенной на раскидистой ветке огромного, поистине огромного древа и на нем тысячи таких окутанных тряпьем тел. В его руке сверкает молния, расходясь мерцающими белыми стрелами все больше и больше. Его движения наполнены уверенностью, своей статью он напоминает отца, слепо верящего в свою правоту и не способного принять другую точку зрения.  — Что ты задумал, брат? — произносит про себя старший Учиха, смотря в спину своего младшего брата. Неужели война внутри него не закончилась с последним вздохом врага? 

Он мог бы одним ударом выбить из брата дурь, сломать запястье, как поступил давным давно, остановив одним движением яростную атаку глупого младшего брата. Но Итачи бесшумно оказывается позади него и кладет свою руку ему на плечо, спокойно и без натиска, словно поддерживая. Теперь между ними нет той пропасти из взрощенной старшим братом ненависти и непонимания. Они на равных и он — старший Учиха равняется со своим братом, смотря на человеческий  кокон, который Саске собирается пронзить Чидори.
— Остановись, Саске, не делай глупостей, — его речь спокойна, ладонь все так же покоится на плече брата. — Страх порождает ненависть, а тебе ли не знать, к чему приводит ненависть.

Отредактировано Uchiha Itachi (26-01-2017 17:22:49)