Naruto: Desolate |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Naruto: Desolate » Страницы истории » Salvation. Song III: My worries as big as the moon
— Спасение. Песнь Третья: Заботы величиною с луну —
участники:
Madara & Tsunadeвремя и место:
Мир грёз. Скрытый Лист.
40 лет спустяописание:
These shackles I've made
In an attempt to be free
Be it for reason, be it for love
I won't take the easy road
[ava]http://savepic.net/8549288.png[/ava]
[SGN].[/SGN]
Отредактировано Uchiha Madara (21-11-2016 09:05:41)
Славной памяти Сенджу Хаширамы.
Брата. Отца. Деда. Друга.
Ты совсем не одинок.
И причин для боязни не найти тебе.
Так давай, глаза открой, и со мной пойдём.
Утро вешнее в Скрытом Листе выдалось поистине тоскливым: началось с мутных сумерек, хмурым небом продолжилось, а закончилось моросящим дождём. Ветром ненастным подгоняемые капли, блеском предательского серебра отдающие, обрушивались на людские головы и забирались, казалось, под кожу, всё тело обдавая бесконечным холодном, до мозга костей пробирающим. И впору бы каждому броситься сломя голову прочь, поспешно укрывшись в собственной крепости, зовущейся домом родным, где было уютно и тепло, ан нет... все, как один, выходили из-под крыш, в объятия отдаваясь дождю, их окропляющему мокрые лица и болезненно красные глаза. По многочисленным всем улицам деревни растянулись плотные вереницы людей, где каждый другому лез на голову: поникшую и грустную. Всех разом охватили довлеющие чувства уныния, тоски и грусти: сердца сжирающие, души обгладывающие, внутри стенающие. Исчезли краски и цвета, а звуки жизни сменились гнетущей тишиною. Всё казалось ужасающе понурым — не грех подумать, что в деревне не осталось места счастью. Да, так и было, пожалуй, ведь само олицетворение его вчерашним днём кануло в Лету. Закатом зашло дивное белое солнце, не обещавшее, увы, когда-нибудь снова взойти рассветом. Умерла величайшая история, в веках отныне запечатанная на устах, однажды обещающая превратиться в изумительную легенду. Накануне не стало Сенджу Хаширама... а с ним и лучшей половины Мадары.
И столкнулись мы с тобой, | Боль причинили себе, |
Даже если бы и хорошо постарался, то всё равно не вспомнил бы себя Учиха плачущим. Кричащим от ярости, трясущимся от злобы, хмурящимся от обиды, взор тупящим от стыда — раз плюнуть, да. А слезу в исступлении льющим — нет, никогда. Умер отец - Мадара это принял как данность, рассудив, как считал, справедливо, что родитель, похоронивший троих детей, слишком уж сильно задержался в этом мире и всё это время жил, можно сказать, в долг. Умерла мать — стойко снёс и это, решив, что женщина, чада рожающая затем лишь, чтобы погибли они на поле брани, стоила немногим больше собственного мужа. Пали один за другим братья — слёз не лил лишь потому, что наступал на горло себе же самому, не горевать желая по ушедшим, но защищать оставшихся. Всю свою жизнь Мадара был в море боли дрейфующим айсбергом: огромною льдиною, опаляющую жгучим холодом всякого к ней приблизившегося. Теперь же, стоя подле кровати умирающего друга, Учиха понял: под непробиваемой толщей прятался остров, на котором ныне пробудился вулкан. Вокруг него лёд весь тотчас испарился, высвобождая реки из кипящей лавы. Доспехи равнодушия на лице все изошли трещинами — грусть расплылась у него по щекам. Дорогу давая горьким слезам.
«Для меня ты был всем, а теперь... теперь станешь ничем»
Невзирая на кажущуюся божественность, Хаширамы, увы, был всего лишь простым смертным, из крови созданным и плотью спаянным. И так уж вышло, что ни удивительная сила исцеления, ни современные достижения медицины, ни что-либо еще, поставить Сенджу на ноги, увы, не смогли — прогрессирующая из года в год болезнь его практически сожрала изнутри, родным и близким грозясь оставить разве что скелет. Полные жизни глаза уже давным-давно потухли, а в них играющие огоньки зачахли. И всё же, стоя на пороге, отделяющим мир наш от лучшего, Хаширама не переставал думать о будущем, в него вглядываясь своим по-прежнему уверенности преисполненным взором. К себе поманив лучшего друга, умирающий нашептал тому на ухо последнюю волю, которую, по собственному заверению, вынашивал долгие годы. Ей вняв, Мадара безотчетно пообещал сделать всё от него зависящее. Дав клятву не губами, но глазами. Ведь один единственный взгляд стоил тысячи слов.
— Сайонара... — это было их последнее прощание. Перед разлукой длиною в бесконечность.
Каюсь я. | Верь в меня |
На следующее же утро на вершине резиденции и подле неё собралась поистине огромная траурная процессия, куда явились все жители селения. И если обычно люди на подобном мероприятии безжизненными стояли столбами, то ныне все — мужчины и женщины, старики и дети, здоровые и калеки — почтенно преклонили колени, как это сделал неизменный их лидер, до сего момента ни разу в жизни не склоняющийся перед кем бы то ни было. Сегодня же все принципы летели к черту: всем сердцем Мадара желал, чтоб каждый, включая его самого, выразил почтение и уважение тому, кому обязан не многим, но сразу всем, а особенно: благополучию, счастью и процветанию.
— Ты избавил меня от прошлого. Показал настоящее. Подарил будущее. Мы с тобою всю жизнь мечтали о звёздах, тянулись к ним и смогли их коснуться. Вместе. Покойся с миром, мой друг, мой брат, мой Спаситель, — среди всеобщего безмолвия эти слова, обращенные к улыбающемуся с портрета Хашираме, по округе всей разнеслись мгновенно зычным громом, содрогнулся от которого всякий, имеющий уши и ими же способный слышать. — Да славится имя твоё во веки веков!
Ведь путь мой ведёт к тебе.
Немногим позже люди стали расходиться, в то время как Мадара, взглядом рыская среди толпы людей, пытался в ней уловить заветное лицо, чью обладательницу сегодня рассчитывал увидеть здесь. К собственному раздражению, Учиха быстро смекнул, что её тут не было — она не удосужилась даже явиться на проводы деда, ей желавшего самого лучшего. Узнав от Токи, служившей ему правою рукою, местоположение беглянки, Хокаге лично отправился за нею, забрав предварительно из кабинета подвернувшийся пылью гунбай. Вдвоём направились они в одно из двух мест, частенько привлекавших молоденьких да распутных девушек: казино. Вторым являлся бордель, но внучка Хаширамы явно была не тою штучкой, что за гроши ложилась под каждого встречного. Хотелось верить.
«Тебе с рук спускали непозволительно много!»
Возьми ты пламя мужества и слабость свою напрочь сожги.
За сорок лет многое изменилось в деревне: стали вырождаться шиноби, всё чаще и чаще уступая дорогу детям, не способным использовать чакру; за счёт полиции везде установились спокойствие и порядок; отовсюду исчезли игорные и публичные дома, столь ненавистные Мадарой, в них видящим огромные кисты порока, что люди охотно за разом раз вскрывали. Впрочем, невзирая на всеобщий запрет, изредка находились смельчаки, которые организовывали одиночные подпольные предприятия, к одному из которых Учиха и Сенджу, к слову, только что добрались.
Всё хорошо, если боль со мной разделишь ты — не против я.
— Арестовать всех, кроме Неё, — отдал Хокаге короткий приказ своему заместителю, рассчитывая в ближайшее время показательно подвергнуть всех игроков строгому наказанию за тяжкое, в его глазах, преступление против совести.
Нас ведёт обещание, что дали мы друг другу.
За спиною у него загорелось синее пламя, стремглав принявшее форму воина-скелета, что в руках своих сжимал огромные клинки — ими же лёгким и в чём-то элегантным движением Сусаноо располосовало, что скальпель плоть, весь фасад здания. Вонзившись пальцами в образовавшиеся щели, Бог Грома играючи раздвинул их в сторону, открыв взору своего повелителя зал, забитый до отвала сидящими за карточными столиками людьми. Окинув всех присутствующих здесь преисполненным презрения взором, Мадара быстро обнаружил среди них молодую блондинку, резко выделяющуюся в толпе зрелых мужчин. Направив ей в спину свой гунбай, Хокаге зарычал нечеловеческим голосом, в котором смешалось всё: ярость, злость, ненависть... забота.
— Хаширама явно распустил тебя, девчонка! Но теперь за твоё воспитание берусь я!
Неважно где и как далеко,
Те узы навсегда —в сердцем моём они.
Спят в моей груди.
[AVA]http://savepic.net/8549288.png[/AVA]
Отредактировано Uchiha Madara (06-02-2017 01:12:29)
One day the shadows will surround me
Sometime I'll have to face the real me
Цунаде была плохой внучкой. В детстве — непоседливая, избалованная, подростком — взбалмошная, неугомонная, теперь — буйная, горделивая, упрямая и не терпящая, когда кто-то учит её, как следует жить. Она не была хулиганкой и не промышляла вандализмом, мелкими пакостями, саботажем или юношеским бунтарством, но проблемы, с которыми приходилось сталкивать её родственникам в общении с ней, не становились от этого легче. Она была обозлённой, затаившей в груди глухую обиду на весь мир и с каждым разом отворачивающейся от него всё упорнее.
Всё, чем она некогда дорожила, сгорело в её руках, опалив руки и разлетевшись прахом по ветру. Всё, что она некогда любила, утонуло в глухом омуте, докуда ей было ни дотянуться, ни докричаться. Всё, ради чего она из раза в раз поднималась на ноги, упрямо выпрямляя спину, сжимая кулаки и выкрикивая проклятья, ныне оказалось недостижимо далеко от неё. Всё, что у неё оставалось до этого дня — её дед Сенджу Хаширама.
Цунаде была отвратительной внучкой. Та горячая, трепетная, чистая, самоотверженная и не требующая ответа любовь, которой прежде безраздельно владел Наваки, а после него — Дан, с их смертью принадлежала именитому предку, бывшему последним островом света и тепла, к которому она ещё могла вернуться. И хотя она искреннее любила Хашираму, не поклоняясь ему, как божеству, но безраздельно его уважая, она вела себя с ним до того отвратительно, что вскипала от ненависти к самой себе.
Он желал ей только блага — она отвечала неблагодарностью; он приходил к ней, отвлекаясь от своих забот, чтобы разделить с ней чашу неутолимой боли, а она отмахивалась от него, как от чужого. Но когда он, терпеливо оставаясь со своей внучкой, сломанной напополам изнутри, в полумраке свечных огарков по-семейному тепло улыбался, протягивая к ней свои руки, она не могла не броситься к нему в объятия. Броситься и рыдать, рыдать, рыдать, как маленькой девчонке, молить о прощении и слышать это тихое, упоительное «Я не держу на тебя зла, Цуна». Слышать и рыдать от этого ещё громче и ещё истошнее.
Он не держал на неё зла.
Она этого не заслуживала.
Хаширама знал, что она любила его. Не мог не знать — так хотелось думать Цунаде всякий раз, когда она в очередной раз резко обрывала его речи, полные беспокойства, заботы, желания помочь. Ей не нужна была помощь. Всё, чего желала Цунаде — это покоя, в котором никто не станет подковыривать ногтем корочку, которой едва затянулись ещё свежие раны. Хаширама делал это не со зла, но, всякий раз аккуратно касаясь едва переставшего кровоточить глубокого пореза, проверяя, не засохла ли на нём кровь, он заставлял Цунаде болезненно и резко ощетиниваться бронёй, в коконе которой она пыталась исцелить себя сама. Она ни в чём не винила его, но каждый её поступок, каждое слово, срывавшееся с её губ, звучали так, словно она ненавидела его за всё на свете. А он… Он лишь смотрел на неё с неизменной сочувствующей улыбкой и бесконечным, безграничным пониманием.
Она была недостойна этого понимания.
Ей бы целовать его мантию, в исступлении вымаливая прощение, ей бы вставать на колени всякий раз, когда он проходит мимо, ей бы смеяться — смеяться, как детстве, — ей бы быть его белокурым солнцем всякий раз, когда он тянется к ней, чтобы поцеловать в лоб и в одном этом поцелуе излечить свою усталость. Но она стоит перед ним неподвижно, будто сложенная из мёртвого камня, она громит дверные косяки в его резиденции, хлопая дверьми так, что те разлетаются на доски, она хмурит брови всякий раз, когда губы Хаширамы касаются её лица. И молчит, непонятно отчего и почему упрямо не говоря ему, словно стыдясь, что больше всего на свете она хотела бы сейчас утонуть в его объятиях, прижавшись изо всех сил, и чувствовать его всепоглощающую, всепонимающую, всеискупляющую любовь.
Чувствовать, что как бы сильно ни презирала она себя, какой бы скверной и взбалмошной ни была, Хаширама всегда, каждую секунду своей жизни с момента её рождения, любил её.
All these times I simply stepped aside
I watched but never really listened
As the whole world passed me by
Хаширама знал, что он был всем для неё — так Цунаде хотелось думать теперь, когда она стояла на крыше одного из домов Конохи и издалека наблюдала за процессией, стекающейся нескончаемым потоком к резиденции Хокаге. Хаширама знал это, знал и чувствовал, и ему не нужны были ласковые слова, которые из его внучки с недавних пор клещами было не вытащить. Цунаде тоже знала это. И теперь, содрогаясь при одной мысли о том, что последние земные часы своего деда она не сможет провести наедине с ним, вынужденная делить скорбь с тысячей людей вокруг, вынужденная глотать слёзы, и терпеть судорогу, сводящую горло, она не желала появляться там вовсе. Ей не нужны были никакие церемонии, чтобы на всю жизнь сохранить в сердце память о человеке, который как мог старался уберечь её за своей спиной от той бездны, в которую она скатывалась. А траурная процессия пусть катится к чёрту.
Заученная наизусть дорога к казино была пересечена, казалось, в считанные минуты, и Цунаде даже не заметила, как уже оказалась за столом, громыхнув по нему локтём и бодро заявив, что она в игре. Кто-то из посетителей, кажется, был смущён её появлением, пошли недоумевающие и неодобрительные шепотки, а кто-то даже посмел в открытую спросить, почему же она, внучка самого Хаширамы, околачивается здесь, когда вся деревня провожает её деда в последний путь.
Стол тогда разлетелся с треском, когда Цунаде сгребла мужчину одной рукой за шею и со всей силы ударила его о тяжёлую деревянную столешницу лбом. Грубо, жёстко, без малейшей осечки в движениях или сожаления о том, что всего одна короткая фраза едва не толкнула её на убийство соплеменника.
— Никогда не смей произносить Его имя здесь.
Меньше всего Хаширама хотел, чтобы Цунаде оказалась здесь. Но она, увы, не знала иного способа вытеснить собственные горести и проветрить голову, чем окунуться без остатка в этот водоворот и ждать, пока течение не унесёт её прочь. Прежде Хаширама был тем, кто, хватая её за руку, пытался удержать Цунаде возле берега. Теперь держать её было некому.
All this time I watched from the outside
Never understood what was wrong or what was right
I apologize
Бесконечные, идущие один за другим проигрыши были единственным, что в какой-то момент могло остановить Цунаде. У неё ведь попросту кончались деньги и тогда, не имея возможности сделать хоть одну мизерную ставку, она перебиралась в небольшой бар у дальней стены и глушила алкоголь на оставшиеся рьё. До одурения глушила, пока в голове всё не оборвётся так, словно кто-то выключил свет. Этого Хаширама тоже не одобрял.
— Но тебя ведь уже нет, одзи-сама, — пробормотала себе под нос Цунаде, слабо улыбнувшись и налив себе новую рюмку. Сегодня она намеревалась напиться так, чтобы не видеть солнечного света неделями, и третий по счёту шаг на пути к этому уже совершался. — Ты не сможешь меня остановить.
Он не сможет её защитить.
Крошечная чашечка была опрокинута легко и быстро, и следом за ней тут же последовала бы новая, четвёртая, если бы не резкий грохот, треск, лязг, крики и бешеный порыв ветра, хлестнувший Цунаде в спину. Впрочем, остановил ли он Сенджу? Нет. Более того, сохраняя совершенную невозмутимость, Цунаде единственная в этом хаосе осталась сидеть месте, горбясь за стойкой и наливая себе новую рюмку.
Саке приятно обдало горло теплом, и всё бы было ничего, если бы не требовательный голос, прозвучавший словно с самих небес.
— Чёрта-с два.
Опустевшая чашка рывком была запущена в сторону голоса, а после со стеклянным звоном разбилась и сама бутылка, полетевшая следом за ней. Поднявшись со стула и развернувшись с выражением раздражения и полного нежелания разговаривать с кем-либо, Цунаде подняла глаза и смерила воина Сусаноо таким взглядом, словно перед ней стояло не воплощение абсолютной защиты Учиха, а деревянный забор, снести который со своего пути ей не составляло труда. Такого же взгляда, полного отторжения и вызова, удостоился и сам Учиха Мадара, к которому ей полагалось обращаться не иначе как Хокаге-сама.
Впрочем, если она родному деду была плохой внучкой, то с чего вдруг она Мадаре будет услужливой подданной? Особенно сегодня?
— Ты перепутал улицы, Мадара. Квартал Учих в той стороне — поди туда и воспитывай своих сопливцев.
Краем глаза заметив движение в стороне, Цунаде небрежно наклонила голову набок как раз вовремя, чтобы пропустить чашку, пролетевшую над её плечом и вписавшуюся кому-то из полиции Конохи в лоб.
— А мне ты никто, чтобы я выслушивала нравоучения ещё и от тебя.
Развернувшись, Цунаде тяжёлыми шагами направилась к одной из отсутствующих ныне стен, чтобы оттуда, минуя главный вход, покинуть разрушенное казино и отправиться хоть на край земли, лишь бы избавиться от чужого назойливого присутствия.
— Катитесь к чёрту, — бросила она через плечо.
Ты — не Он.
—Мад... ара... — слова последние уж не срывались с — бескостного когда-то, а впредь одеревеневшего — языка умирающего, но сваливались ужасающе вяло и хило, даваясь с трудом неимоверным и нечеловеческим. — Цун... аде... пом.. ги... защ... ти... она... — и в миг же за разрозненными капельками слов из уст Хаширамы накатом хлынул дождь кровавый, окрасивший всё окружающее в комнате в багрянец. — М... д.. ра...
— Господин Мадара?.. — глас настоящего в мгновение ока заглушил собою нахлынувшее эхо прошлого, а клёкот орла чахнущего — карканье гадкое вороны, увы, здравствующей. Ах, до чего же отвратительные птица... не зря Хокаге имел обыкновение всех сводников да игорников сличать с дрянными сими тварями: отвратительными и презренными. Довольствующимися падаль. Словно омерзительные собратья их — шакалы. День ото дня слабовольные люди охотно облачались в парадное одеяние порока, для них великодушно скроенное этими любезнейшими швецами, ухищряющимися наживаться на чужих слабостях. Покуда не возвестил Хокаге о начале своего крестового похода против всей грязи и гнили, заполонившей улицы Скрытого Листа. Единолично разрушил Учиха до самого основание каждый бордель. Каждое казино. Подверг растлителей жесточайшему наказанию. А после строго-настрого воспретил организовывать впредь хоть что-то подобное на всей территории деревни. И каждый в селении знал: за нарушением приказов следовала строгая расплата. — Господин?.. — судорожно повторил вопрос весь пустившийся в неудержимый тряс держатель заведения, явно понимания, что нагнетающее обстановку молчание не обещало ничего хорошего.
Исподлобья свой подняв гневный взор, Хокаге заглянул в лицо назойливому червяку, ползающему прямо под ногами, отчего тот, едва завидев алый блеск, захотел было броситься наутёк, словно ошпаренный страхом. Да только вот, увы, не успел. Шаринган устилающей глаза пеленою застыл перед ним, обращаясь в холодную и жуткую бездну, казалось, пожирающую заживо. Душою рухнул в бездну, телом — ниц. Иметь с преступником хоть какое-то дело и марать руки Хокаге в данный момент желания никакого не имел — как-нибудь позже. А пока что всё пристальное внимание Учиха, изгнавшего из мыслей призраков прошлого прочь, приковала к себе та, что являлась предметом всех его дум. Ну, и всех волнений тоже.
Мгновенно взлетела в воздух чашка, мчась стеклянною стрелою в направлении Мадары, да только вот тот ловко перехватил оную своею левою рукою. И в тот же миг взметнул вверх правую, сжимающую рукоять гунбая. Древесный веер, встарь противостоящий даже закалённой стали, на пути встал у летящей бутылки, разбив сосуд при столкновении на десятки и десятки осколков, разлетевшихся в разные стороны.
— Что за детская истерика!? Я ожидал от тебя большего! — разочарованно выдал черноволосый мужчина, ехидно прищурившись, как всегда любил делать.
Впрочем, стоило златовласой фурии великодушно облагодетельствовать Хокаге собственным вниманием, как тотчас же всё встало на свои места. Да. Взглядом она поистине напоминала Хашираму в лучшие годы: та же сопряженной с силою уверенность, та же спаянная с дерзостью смелость, та же смешанная с рвением воля. Складывалось ощущение, что не одни Учиха твердь земную рушить могли единым взглядом... выглядело, признаться, многообещающе.
— Еще до того, кто ты соблаговолила явиться на этот свет, Хаширама научил меня простой истине: моими сопливцами являются все жители деревни. Вне зависимости от их клана. От их характера. Их дерзости. — процедил сквозь плотно сжатые зубы Хокаге так, что голос громовой трубою отчетливо зазвучал по всему казино. — И их форменной глупости!
Цунаде... хищная, как лев, и упрямая, как баран. Гремучая смесь. Как жаль, что пока что из неё ничего толкового не вышло. Извечно эта смазливая девица разочаровывала всех, кого только могла: деда, бабку, мать, отца... Хокаге. Имя её извечно фигурировало в рапортах о правонарушениях: к началу третьего десятка лет она умудрилась нарушить столько законов, что хватило бы на два пожизненных срока. Однако полиция, вопреки желанию и принципам, великодушно закрывала на это глаза, ведь Мадара отзывал все ордера на аресты и властью своею прекращал все дела, ведущиеся против несносной оторвы. А как иначе? Ведь Хаширама едва ли не на коленях вымаливал прощение для родной внучки, клятвенно заверяя, что всё это в последний раз, что сможет с нею совладать. И за разом раз Бог Мира Шиноби терпел сокрушительнейшие фиаско на воспитательном фронте. Впрочем, оно и закономерно, ведь на что мог вдохновить подрастающее поколение человек, вольно относящийся к своим слабостям: выпивке и играм?.. Неудивительно, что Цунаде во всём стала копией деда. Тлетворный дух сделался ядом, отравляющим существование девчонки и всех, кто находился с нею рядом. И исправить положение вещей мог только антидот — ей полная противоположность.
—Я был для тебя никем! А теперь стану всем! — прорычал яростно Учиха, пытаясь предупредить хамящую девчонку, что негоже сжигать еще не построенные мосты.
И всё-таки она осмелилась не слушать. Упрямо развернулась и зашагала прочь. С глаз долой — из сердца вон. Позови - не оглянется. Кричи - не снизойдёт. Взглядом упираясь в девичью спину, Мадара весь исходил злобой. На неё. Хоть и понимал, что в пору своей бурной молодости и сам никого не желал слушать. Существовали ли для него тогда авторитеты? Нет, вестимо. Черт бы побрал юношеский нигилизм... впрочем, справедливости ради, рядом с Учиха никогда не было человеком, который бы мог вправить зарвавшемуся мальчишка мозги и наставить на путь истинный. Словом. Или кулаком. Со страстью швырнув рюмку из левой руки так, чтоб она, пролетев подле плеча Цунаде, врезалась в стену, Мадара зашагал прямиком к своей... воспитаннице поневоле.
— Я не Хаширама! Никогда не стремился им быть! И никогда не буду! Мой друг прощал тебе все вольности, я же спрошу за них сполна! Пришла пора выбить из тебя всю дурь! — осколки стекла, ошметки древесины и каменная крошка хрустели и трещали под угрожающе тяжелыми шагами, от каждого из которых всё здание как будто б сотрясалось разом. — Сенджу Цунаде! Волею Хокаге Скрытого Листа ты арестована! — и в ту же секунду Мадара набросился на златовласую оторву, обрушив на неё костяной кулак, собравшийся снова из синего пламени, вновь окружившего Учиха.
«Поглядим, как ты держишь удар!»
[AVA]http://savepic.net/8549288.png[/AVA]
Отредактировано Uchiha Madara (06-02-2017 01:12:36)
Дедушкина наследница, она во всём практически была когда-то его копией. Такая же неугомонная затейница, авантюрная и энергичная, не замечающая перед собой препятствий на пути к заветной цели. Сильная, гордая, упорная и ревностно, до горячки яростно готовая защищать то, что было ей когда-то дорого, важно и бесценно. Будь Цунаде не так крута нравом, Хаширама мог бы даже без стыдливого кряхтения представлять её людям, не сталкиваясь от раза к разу с тем, что слухами о ней давно уже полнится вся деревня, если не страна.
Отчасти они были лестными, и в те дни, когда Хашираме случалось услышать что-то об успехах его внучки, он щедро осыпал её похвалой, неоднократно повторяя свои слова о том, как сильно он гордится своей талантливой Цуной. Отчасти было в этих слухах место и упрёкам, равно как и россказням о том, какой Цунаде временами бывала смутьянкой. Заслышав вести об очередном погроме, учинённом её внучкой, он вновь и вновь пытался проводить с ней воспитательные беседы, всё сводя к тому, что он её прощает, но велит впредь больше так не делать. И не в чем было здесь винить старика: проступки-то у Цуны были совсем ещё детские, больше похожие на вышедшую из-под контроля игру. Как не простить ошибки молодости внучке, если в остальном она извечно была умницей?
Но жизнь со временем расставила всё по своим местам. С потерей тех людей, кто были прежде для неё ночным костром, на чей свет она брела упрямо и неустанно сквозь любую тьму, с потерей той мечты, того страстного желания встать рядом с ними и пройти один путь на двоих, того стремления, что вновь и вновь толкало её вперёд, Цунаде потерялась. Не встала посреди черноты в замешательстве, но принялась бросаться из стороны в сторону, как слепая, и спотыкалась о камни, и падала, расшибаясь в кровь. Она рыскала по земле холодными пальцами, силясь нащупать вновь знакомую дорогу, но всё, чего она могла коснуться — это битое стекло.
Одно только упрямство ей и оставалось. Те внутренние поиски, те судорожные метания, которые не оставляли её с того самого дня, как она потеряла Дана, в душе разожгли бунтарство, щедро вскормленное её гордыней. Не повернулся бы с тех пор у Хаширамы язык сказать, что он гордится ею: баловство всё чаще стало переходить грань законности, а вести об её успехах попросту тонули в море разочаровывающих отчётов. Хотела бы она стать снова солнцем, чей вид не будет порождать в глазах у Хаширамы горечь. Хотела бы — но не осталось больше сил.
Она хотела быть когда-то ярким светом. Но всё, чем она стать смогла — это его тенью.
—…А теперь стану всем! — прогрохотало у неё над ухом, отчего Цунаде с силой сжала кулаки, почувствовав, как нестерпимо свело судорогой скулы — так сильно её перекосило.
Какое он имел на это право? Будь он хоть мира всего повелителем — какое он имел право на то, чтобы хотя бы заикнуться об этом? Всю её жизнь оставаясь человеком абсолютно чужим, отстранённым, мало чем с нею связанным, он возомнил вдруг с чего-то, что со смертью деда ей понадобилась его опека — так пусть проваливает туда, откуда пришёл. То место, на которое Мадара вдруг решил претендовать — с какой, интересно, стати? — давно уже было занято, и слишком поздно было для того, чтобы сбрасывать с постамента старый идол, заменяя его новым. Он был для неё никем — никем и останется.
«Ты прав, старик, ты — не Хаширама». А потому не властен был над ней Мадара, и всеми тюрьмами и цепями ему было её не удержать. Конечно, он мог попытаться, как пытался сейчас спровоцировать её, порождая клубящийся внутри неё гнев, но все эти попытки приведут в итоге лишь к тому, что собственная ярость захлестнёт её с головой. Неужто этого он и добивался? «Ты — не Хаширама. И мне ты никогда не будешь нужен».
Она остановилась. Резко, твёрдо оборвалась на половине движения, так и не сделав нового шага. Лихо крутанувшись на месте, с яростным звериным рыком встретила костяной кулак Сусаноо своим, усиленным чакрой, столкнувшись с ним в прямом ударе — и выстояв. Пропущенная сквозь ноги чакра помогла Цунаде устоять на месте неподвижно, будто дерево, вросшее корнями глубоко в саму земную твердь, тогда как пол вокруг неё мгновенно разошёлся с треском, не выдержав напора.
Ей стоило бы остановиться. Прямо сейчас, вспомнив о том, кто стоит перед ней, сдать назад и уйти с миром, как она намеревалась. Но слишком бешено клокотала внутри неё сейчас злость, слишком многое из того, что старательно пряталось ею внутри, в этом взрыве нашло вдруг выход, хлынув боевым ражем по венам. Задета была её гордость — разве могла теперь она просто взять и уйти?
— Попробуй взять меня! — дерзко, с нескрываемым вызовом выкрикнула она.
Усилив нажим, Цунаде смогла отодвинуть здоровенного размера кулак в сторону, что позволило ей, резко отпустив руку, нырнуть вперёд и избежать нового удара. Теперь пришёл её черёд атаковать, и, чувствуя кипящую в крепко сцепленной руке силу, она рванула вперёд.
— Попробуй, если сможешь, но я не сдамся на твою милость!
Едва ли в мире было много «счастливчиков», которым случалось столкнуться в открытом бою с сильнейшей и не знавшей себе равных защитной техникой клана Учиха. Но Цунаде, даже несмотря на то, что находилась далеко не в зените своей мощи, всё равно была источником нечеловечески могучей силы, и не боялась это использовать. Стоило ей вложить немного чакры в свою ступню — и один простой удар по земле заставил пол содрогнуться и пойти ходуном, выбивая опору из-под ног. Сама же Цунаде, стоило ей коснуться земли, оттолкнулась от неё и единым скачком набросилась на Мадару, обрушивая на него удар своего кулака и метя прямиком в пространство между синими рёбрами в надежде пробить защиту.
Ей стоило бы сейчас остановиться. Ей стоило бы сейчас вспомнить, на кого она решилась поднять руку. Но, что бы она сейчас ни натворила, ей никогда больше не придётся держать отчёт перед Хаширамой, один сочувственно-печальный взгляд которого заставлял её ненавидеть саму себя.
Ей больше нечего было бояться. И нечего отныне терять. [STA]Мы были юны и полны ярости[/STA]
Воистину, Шаринган — диковинная вещь, описать которую возможно только с недюжинным трудом.
Сквозь багряную призму восприятие мира сего менялось кардинальным образом: улавливалась на лету каждая деталь, из которых впоследствии и складывалась цельная картина. Мгновение растягивались в вечность — секунды застывали во времени. Чувства обострялись до высот поистине невиданных. Всё четко виделось: как расправлялись гордые плечи, как тонкие пальцы вонзались в ладонь, как напрягался маленький бицепс. Всё отчетливо слышалось: как скрипели досадно ровные зубки, как блуждал туда-сюда чрез маленькие ноздри воздух, как судорожно билось сердце девичье. Всё явственно ощущалось: как оборачивался аккуратный стан, как вздымалась упругая грудь, как напрягались донельзя мышцы. Словом, ответное наступление никоим образом само по себе не стало неожиданностью. А вот когда кулак костяной столкнулся с человеческим, то... сюрпризом оказался встречный натиск. Казалось, силы равны, ведь столкнувшиеся лоб в лоб титаны устояли на месте, чего нельзя сказать об интерьере бара: всю мебель разметало по противоположным сторонам. Людей, к слову, тоже. Однако Мадара предельно чётко ощущал, как рука Сусаноо подёрнулась вскорости тонкими трещинами. И в ту секунду, когда головы — мужская и девичья — оказались на расстоянии каких-то там ничтожных сантиметров, лицо Учиха сделалось безукоризненно довольным. Невероятно диким. Ужасающе алчущим. Отчасти безумным. И однозначно... крайне возбуждённым.
— Я сожру тебя с потрохами! — ответил Мадара рьяно на дерзость Цунаде, пред оною обнажив свой хищный белоснежный оскал.
«Удивительная сила!»
И в то же время крайне грубая. Подпитываемая жгучей яростью. Палка о двух концах: страсть придаёт живости, лишая при этом грации. И все последующие действия тому служили доказательством. Она пошла ва-банк: перехватила инициативу. Атаковала, предварительно выбив древесную почву из-под ног. Впрочем, Мадара невозмутимо изображал каменного истукана, не предпринимая никаких ответных действий. Глядел, падая вниз, как мчалась к нему Сенджу с кулаком наперевес.
«Больше изящества, девочка»
И только-только приблизился тот к индиговым рёбрам, как тотчас же рассёк один только воздух, в котором и растворилось в мгновение ока Сусаноо. Не преминув воспользоваться сим моментом, Мадара выставил правую руку вперёд, а за нею вслед последовал и веер. Древесное опахало столкнулось с костяшками Цунаде, приняв на себя всю эту несоизмеримо огромную мощь. И, вопреки здравому смыслу, оно выстояло. Вместо того чтоб разлететься на миллиарды щепок, гунбай стал жадно вбирать всю на него обрушившуюся силу. А в это время вокруг Мадары и Цунаде диким стремительным вальсом заплясали порывы ураганного ветра, как если бы эти двое в сию же минуту оказались посреди глаза бури.
— Возмездие Учиха! * — вымолвил врановласый танцор, приземлившись твёрдо на ноги.
В тот же самый момент вся ярость Сенджу мятежно и вероломно обернулась против своей же хозяйки. И резвою птицею девица вспорхнула, умчавшись прочь в обратную от мужчины сторону, пробив по пути собою каменную стену.
— Арестовать здесь всех! Район оцепить! — громогласно отдал Хокаге приказ верной своей секретарше, занимавшейся сейчас задержанием всех игроманов.
— Ремонтные работы оплачивать будете из собственного кармана? — в ответ спросила невозмутимым голосом Тока, понимая, что спорить о целесообразности подобных воспитательных методов бесполезно чуть более чем полностью. Куда уж лучше задуматься о том, на какие средства нивелировать весь грядущий ущерб.
— Разумеется! — наотмашь ответил лидер деревни, после чего чёрной стрелою выпрыгнул через дыру на задний двор.
Людей здесь не оказалось: пустота, да и только. С одной стороны: высокий древесный забор, скрывающий от взора зевак. С трёх других: каменные стены. В одну из них, к слову, Цунаде и впечаталась. Наблюдая, с каким рвением желает она продолжать, поднимаясь на ноги, как душу рвёт, пытаясь противиться неизбежному, Мадара, признаться, находил привлекательной эту упёртость. Ведь и сам отличался подобным. А потому, пускай и из симпатии, пойти на уступки просто-напросто. Даже и не собирался. Увы, накал остыл столь же внезапно, сколь и распалился. Желание продолжать этот танец куда-то испарилось. Зато появилось другое: почесать языком.
— Гнев тогда рождается, когда умирает любовь... — размеренным и спокойным голосом заговорил Учиха, лицо которого из воинственного сделалось умиротворённым. — Только так и можно сберечь волю к жизни. Утраченное чувство заменить другим. Таким же сильным. И направить куда бы то ни было. В какое-то русло. Увы, иной раз люди вкладываются в самоуничтожение. То, чем ты последние годы и занимаешься... — изящным движением мужчина завёл за спину и закрепил древесный веер, после чего сложил для удобства руки на груди. — Твой брат, твой жених, а теперь и твой дед — все мертвы. И гнев по этому поводу праведен. Однако только им ты и дышишь. И подобный образ жизни — следствие этого. Напиваешься до беспамятства. Просаживаешь деньги. Лезешь в долги. Дебоширишь. Нарушаешь законы. К чему всё это приведёт? Дорога эта кончается тупиком.
Нисколько не страшась, Учиха сделал шаг навстречу. Затем еще один. И стоял теперь прямо напротив Цунаде, сверху вниз созерцая буйную девицу. Взором томным. Сочувствующим.
— Гнев — источник энергии мощный. Жаль, люди для него не приспособлены. Рано или поздно: перегорают. И с тобою произойдёт то же самое, — о, Мадара действительно ведал, о чём говорил. Потеряв в своё время столько братьев, этот человек познал всецело гнев. Им даруемую силу. И взимаемую плату тоже. — Хаширама это понимал. Беспокоился. Терзался. Сходил с ума. И на смертном одре попросить позаботиться о тебе. Меня. Человека, которого когда-то называл братом. Моя обязанность.. нет! Мой долг: силой или словом, наставить тебя на путь истинный!
— Хочешь ты того или же нет!
[AVA]http://savepic.net/8549288.png[/AVA]
Отредактировано Uchiha Madara (06-02-2017 01:27:20)
В тот момент, когда кулак Цунаде ухватился за воздух, вместо того чтобы врезаться в растворившееся Сусаноо, куноичи оказалась в замешательстве. И хотя новая мишень нашлась буквально в ту же секунду, Сенджу не смогла сдержать удивления, почувствовав, что оказавшийся на её пути гунбай никак не пострадал от удара, силу которого иные попросту не выдерживали. «Это ведь просто деревяшка!», — успела недоумённо подумать она. И в ту же секунду, когда глаза её широко раскрылись от изумления, чудовищная, бешеная сила швырнула её назад, как котёнка.
Она даже не успела понять, что произошло, когда спина её с грохотом пробила каменную стену, выбросив Цунаде на улицу вместе с грудой кирпичей. Ничего из того, что смазанным пятном пронеслось мимо неё в это короткое мгновение, она не запомнила, очнувшись уже на земле посреди широкой борозды, и первым, что ощутила она, стала резкая, режущая боль в затылке. Всё тело нестерпимо ломило, и Цунаде, закашлявшаяся от пыли, резко ударившей ей в ноздри, первое время даже не могла пошевелиться. Злость и упрямство были единственным, что заставило её с рыком, больше похожим на стон, привстать на локтях. Но, стоило Цунаде прийти в движение, как зашевелились под ней обломки стены, впиваясь в тело и выскальзывая из-под него. Инстинктивно попытавшись опереться на землю рукой, девушка ухватилась за какой-то камень, и ладонь её тут же соскользнула с него, из-за чего Цунаде снова упала, напоровшись на что-то поясницей.
— Дьявол! — бесновалась она, однако сил на то, чтобы предпринять новую попытку подняться на ноги, набралась не сразу.
Где-то глубоко внутри Цунаде корила себя за эту оплошность. На что она вообще рассчитывала, когда влезала в драку с тем, кого её дед и в лучшие годы не мог одолеть с наскока? Учиха Мадара был силён, слишком силён для неё сейчас, и понимание того, с какой лёгкостью ему удалось противостоять ей, не приложив толком никаких усилий, всколыхнуло её уязвлённую гордость. Впрочем, многие ли могли открыто потягаться с ним в силе? Многим ли удавалось хоть чем-то ответить ему, не превратившись при этом в фарш из мяса и перемолотых костей? Едва ли у кого-то хватило бы смелости и наглости на это, едва ли кто-то из её сверстников решился бы вставить хоть слово поперёк его речам. Конечно, Цунаде не обольщалась, прекрасно понимая, что, будь их стычка настоящим сражением, простым ударом в стену она бы не отделалась. Но мысль о том, что она хотя бы попыталась стереть надменное выражение с его лица, в какой-то мере грела ей душу.
«Даже сейчас память о тебе защищает меня, да, одзи-сама?» — криво усмехнулась Цунаде, исподлобья глядя на приближающегося Мадару. Все эти годы Хаширама был единственной причиной, по которой на её голову не обрушивался гнев Хокаге, все эти годы ей всё спускали с рук одной лишь силой его молитв и увещеваний — молитв, о которых она никогда не просила и которые подчас проклинала. Все плети, предназначавшиеся ей, Хаширама принимал на себя, под все хлёсткие удары он подставлял собственную спину. Зачем, чёрт подери? Зачем? «Зачем ты делаешь это снова?»
Жаль только, что почтенный одзи-сама не мог, как раньше, терпеливо выслушав наказ Мадары, самолично провести с Цунаде воспитательную работу. Слушать наставления от человека, которому она, вопреки собственному упрямству, была обязана всем, слушать полные мудрости и заботы советы родного человека она могла, пусть и со скрипом. Но напыщенные слова Мадары были для неё невыносимы, особенно когда он вдруг собрался корчить из себя наставника, пришедшего на замену почившему деду. Цунаде уважала его, уважала как старого друга Хаширамы, вместе с которым её предок исполнил свою мечту и построил их общий дом там, где прежде были лишь дикие леса. Но это отстранённое, держащееся лишь на их с Хаширамой связи уважение было единственным, что девушка могла к нему испытывать, а потому её приводили в подлинное бешенство все его попытки влезть туда, куда ступать Мадара, по её разумению, не имел права. Будь он хоть четырежды Хокаге — какое право он имел лезть к ней в душу и топтаться в ней, как хозяин?!
Внушительный обломок камня, оказавшийся под её рукой, треснул и разлетелся на кусочки, когда Цунаде с силой сжала его. Ему не стоило это говорить. Затрагивать хотя бы единым словом память о тех, в ком она прежде видела единственный смысл своей жизни. Почём было ему знать, что испытывала она теперь, потеряв абсолютно всё?! Он не понимал её — не поймёт и тех чувств, что двигали ею, когда она из раза в раз переступала порог очередного казино. Но, отчего-то убеждённый в своей правоте, он вдруг решил диктовать, как ей следует жить, зная о ней самой чуть больше, чем ничего. «Научись сначала видеть дальше собственного носа, Учиха».
— Заткнись уже наконец! — резким выкриком Цунаде оборвала речь Мадары на середине. — Мне плевать, что ты думаешь об этом. Моя жизнь никогда не касалась тебя — так не думай, что ты запросто можешь за каким-то чёртом влезть в неё теперь! Ни твои паршивые наставления, ни ты сам мне не нужны! Или ты вдруг захотел найти мне новый объект для любви? Мне бросаться к тебе в ноги и любить до гробовой доски?!
Мадара, впрочем, не собирался затыкаться, чем немало действовал Цунаде на нервы. Чего, интересно, он пытался добиться, каждым своим словом провоцируя её на ответный выпад? Её вечной преданности и трепетного обожания? Паршивый, надо сказать, был способ: испытывая уже не злость, а нескрываемое раздражение, вызванное чем-то назойливым, подобным жужжащему над ухом комару, девушка не перебивала его только потому, что не желала вызывать у старика новый поток высокопарных речей, режущих ей слух. Окончательно закрывшись от Мадары непроницаемым коконом, Цунаде бы уже перестала обращать внимания на нескончаемые слова, что лил он ей в уши, если бы не очередное упоминание Хаширамы.
Тень накрыла её лицо, стоило ей услышать о предсмертной просьбе её деда. Была ли это всего лишь уловка Мадары? Или Хаширама, страдающий острыми приступами нескончаемой заботы о ней, действительно попросил его об этом, наверняка зная, как сама Цунаде отнесётся к чему-то подобному? Он ведь не мог не предвидеть того, как она взбесится, когда узнает, что дед обрёк её на претившую ей опеку Учихи. Не мог не предвидеть, а значит, прекрасно осознавая последствия, надеялся на то, что внучка не станет упрямиться. Хотя бы ради светлой памяти о нём.
Ты ведь не откажешь своему старику в маленькой просьбе, да, Цуна? — прозвенел в ушах знакомый голос, в каждой нотке которого слышалась улыбка. Ты ведь сделаешь это ради меня?
Поднявшись на ноги перед Мадарой, Цунаде выпрямилась, стряхнув пыль со своего рукава. «Прости, одзи-сама. Ты заслуживал лучшей внучки».
— Я в состоянии о себе позаботиться, — голосом твёрдым, но ощутимо присмиревшим ответила Сенджу. — И ты лишь зря потратишь время, пытаясь исправить меня. Какому-то другому чувству, кроме гнева, неоткуда взяться: Хаширама унёс последнюю надежду с собой в могилу. Мне больше нечего здесь делать. И раз вас обоих так пугало то, к чему приведёт этот гнев, я избавлю нас всех от проблем, — оторвав взгляд от своей запачканной одежды, Цунаде встретилась своими глазами с тяжёлым взглядом Мадары. — Отпусти меня. И я уйду. [STA]Мы были юны и полны ярости[/STA]
Огнём и мечом...
Слово молвил — ножом блуждал по коже, вонзаясь в недра остриём и рассекая мясо надвое. Мысль выражал — прижигал огнём открытую рану, течение останавливая крови и истребляя начисто болезнетворные микробы. Мучал. Истязал. Пытал. Нет. Лечил. Исцелял. Спасал.
Снедаемая заживо изнутри своим собственным эго, Цунаде страдала, выворачиваясь почти что наизнанку. Скрипела белоснежных коней стадом. Испепеляла ореховым взором. Хрустела тончайшими фалангами. Стучала высоким каблуком. Тикала, словом, подобно бомбе замедленного действия. Черёд пришел — взорвалась. Разразилась. Распалилась. Рьяно стала неистовствовать. И чувственно противодействовать. На каждое слово отвечала своим, на каждую фразу — ответом. А Мадара не двигался: стоял истуканом. Внимал, слушал, наблюдал. Безмолвно. Терпеливо. И... сочувственно.
И вот, с небес недостижимых обрушившись на землю бренную, поднялась она на ноги. Макушкою своей упираясь в могучую грудь, глядела Сенджу на Учиха снизу-вверх так, как будто бы их головы друг с другом находились вровень.
— Отпусти меня. И я уйду, — от слов этих любой иной смутился б, устыдился, почувствовал вину. Ведь если раньше девица пыталась проложить дорогу собственными силами, теперь же смиренно просила разрешение — хоть и лучше б сказать умоляла - уйти, наступая на горло своей гордости. Радовался ли Мадара самую малость тому, то осадил-таки нахальную девчонку? Нет... толку в этом никакого нет. Ибо она совсем уж не усвоила преподаваемый ей урок.
Мадара смиренно молчал, куда-то вдаль вонзившись пустым взглядом. Пытался на ходу сымпровизировать. Разработать план. И предпринять хоть что-то. Однако Цунаде ждать не ждала и попыталась в это же время слинять, не дождавшись решения Хокаге. Как будто бы ничего и не случилось. Как будто бы всё в совершенно в порядке. Недолго думая, Учиха схватил девицу за запястье и притянул усилием к себе. От нервов она вся тряслась, точно осина на ветру. Ни силы, ни воли, ни решимости. Одно только пустое упрямство. А оно ужасно ненадёжно. Есть форма, содержимого же — ноль.
— Отказываюсь, — хладнокровно выдал из себя Мадара, глаза которого внезапно обернулись пучиною, пожравшую Цунаде с головою в мгновение ока. Что же, пришлось наложить иллюзию. Впрочем, оно и к лучшему: мороки куда меньше. Обмякшее тело взвалив аккуратно на плечи, врановласый мужчина направился в то самое место, которое однажды стало колыбелью Скрытого Листа. Зачем? Хотелось верить: узрев то же, что и они с Хаширамой когда-то, Цунаде самую малость одумается... и возвратит жизни утраченный смысл.
Гора Хокаге. Встарь тут игрались они вместе с лучшим другом. Здесь любовались, казалось, необъятным горизонтом, усеянным зелёным монотонным морем. Мечтали построить общий дом для всех — одну большую крышу, под которую все дороги и вели. Грезили о своём маленьком мире, куда войне заказана дорога. Гора Хокаге... да, здесь всё и началось. Для них. Для Скрытого Листа. Пускай же начнётся и для Неё тоже.
Время действия гендзюцу вскорости закончилось — Цунаде уже могла обнаружить, что стояла сейчас позади Мадары, сцепившего руки замком за спиною и созерцающего красоты родной деревни с высоты почти что птичьего полёта. Хмурый дождь окончил траурную службу — все тучи стали расходиться прочь, а небеса светлее сделалось, чем прежде. Туда-сюда раздувал хладный ветер полы фиолетовой робы и трепетал игриво колючие необъятные волосы. Поняв, что девушка пришла в сознание, Учиха, немного погодя, завёл-таки старую шарманку.
— Сорок лет назад я стоял здесь, произнося речь пред жителями... — и даже сейчас явственно слышал, как радостно скандировалось его имя. — Здесь я стоял и пятьдесят лет назад. И не один, а вместе с Хаширамой. Именно тут мы и решили когда-то давно построить деревню, обещавшую стать приютом обездоленным войною. И раз уж детство твоё оказалось счастливым и безоблачным, то нам это, стало быть, на славу удалось...
Полубоком неспешно развернувшись к Цунаде, Учиха плавным жестом предложил ей подойти к краю обрыва, дабы взглянуть месте с ним на раскинувшееся во все стороны света селение, растущее из года в год, день ото дня.
— Ты спрашиваешь: хочу ли я найти для тебя новый объект любви? И да, и нет. Хочу, да только вот искать отнюдь не нужно. Вот он... — и руку протянув к мириаде домов, Мадара заботливо их укрыл расправившейся ладонью, лёгшей аккурат на величественнейший пейзаж. — Хаширама вдохновлял нас всех. Озарял наш путь, как солнце, лучами пробивающее грозы. Унёс ли мой друг последнюю надежду в могилу? Отнюдь. Всё вокруг — его надежды. Его мечты. Плоды его трудов. Если ты искренне и сердечно любила своего деда, то неужели тебе совсем уж не дано полюбить его детище? Его жизнь. И мою тоже...
Ладонь в перчатке упала теперь на плечо Цуны, сжавшись недостаточно сильно, чтоб сделать больно, но достаточно сильно, чтоб приободрить и дать понять: всё-таки она осталась не одна. С ней рядом тот, кто хочет поддерживать её. Кто жаждет стать опорою, на которою она всегда может опереться. Кто стать может проводником, способным вывести блуждающую по кругам ада девицу. Кто не бросит её в трудную минуту, как бы сама она того не желала. Кто жаждет всего этого. Не только как Хокаге. Не только как лучший друг её деда. Но и просто как человек.
— Знаю: в тебе есть удивительный талант, сочетающийся с феноменальными способностями. Покуда одни опустошают чужие жилы, ты снова их заполняешь кровью. Покуда одни громят и ломают кости, ты заново их сращиваешь. Покуда одни забирают жизнь, ты возвращаешь её обратно. Неужто позволишь всему этому кануть в лету? Нечего больше здесь делать, да? Нет... Цунаде, — первый раз, когда Мадара осмелился назвать девицу по имени, пренебрегая фамилией. Ведь знал: она отреагирует спокойно. — Обрати смерть своих близких в жизнь для других! Гнев испивает — милосердие исцеляет. В своё время мы с Хаширамой сделали этот мир лучше. Теперь пришел и твой черед. Мы подарили вам жизнь. Так сохрани же её. Для всех... — и после этого Мадара развернулся к деревне спиною и медленно зашагал прочь, совершенно не дожидаясь ответа.
— Своё слово я сказал. Коль желаешь — можешь уходить. Расточать и дальше почём зря столь удивительный талант, а заодно и разрушать своими же руками собственную жизнь. Лёгкий путь. Впрочем, ты можешь пойти и трудным: заняться чем-то стоящим. Чем-то великим. Направить свои способности в нужное русло. Сделать мир чуточку лучше...
И возвратить вновь смысл жизни!
[AVA]http://savepic.net/8549288.png[/AVA]
Отредактировано Uchiha Madara (20-02-2017 16:30:58)
Молчание ей было единственным ответом и, будь Цунаде степеннее и покладистее, она непременно дождалась бы ответа. Но так ли нужно ей было на самом деле это разрешение? Так ли желала она услышать пренебрежительное «поди прочь», словно только оно и было способно сдвинуть её с места? Разумеется, нет. Разумеется, для себя она уже давно всё решила, и теперь, скорее поставив Мадару в известность, нежели действительно ожидая его дозволения, она не стала дожидаться, когда тот наконец вынесет свой вердикт.
Приняв тишину за согласие, Цунаде круто развернулась кругом, намереваясь покинуть это злополучное место и, захватив из дома свои немногочисленные пожитки, перешагнуть порог деревни, чтобы больше никогда не появляться в её стенах, как вдруг чья-то цепкая хватка стиснула её запястье, заставив затормозить.
— Отпусти меня, — дёрнув кистью, процедила она сквозь зубы и невольно повторила ту же самую фразу, какую произнесла всего пару минут назад.
Отпусти меня — мою руку здесь и сейчас. Отпусти меня — из деревни раз и навсегда.
Но, не успела она толком дать отпор, попытавшись резко вырваться из захвата, как мелькнуло перед глазами алое пятно шарингана, и разум помутился, утонув в густом тумане. Ни вырваться, ни всколыхнуться было в этом мареве: с головой рухнув в него практически мгновенно, Цунаде успела услышать только повелительное «отказываюсь», прежде чем сознание её полностью отключилось.
Чтоб ты… проклят.
Лишь спустя какое-то время Цунаде снова пришла в себя, к большому удивлению обнаружив, что четыре тёмные стены не сжимают её в тиски, а путь к свободе не преграждает тяжёлая дверь с решёткой. Она не оказалась в тюрьме, не оказалась у себя дома или в резиденции и даже не висела вниз головой над обрывом: вместо всех тех мест, в которых ей следовало бы быть, как нарушительнице спокойствия, она оказалась на вершине скалы Хокаге, открытая всем ветрам и всем дорогам. Не опасаясь ничего, Мадара стоял к ней спиной, поглощённый созерцанием чего-то — по-видимому, деревни, тонкая полоска которой виднелась девушке с её ракурса, — и ничто не могло преградить Цунаде путь к бегству, реши она внезапно рвануть прочь.
И всё же, она оставалась там. Стояла, не шевелясь, а лишь часто-часто моргая, не до конца ещё придя в себя после действия иллюзии, и в упор смотрела Мадаре в спину, ожидая его следующего шага. Ведь не просто же так он приволок её сюда, ещё недавно грозясь посадить за решётку всех, кто был пойман в казино. Едва ли он был одним из тех, кто с лёгкостью готов был отказаться от своих намерений, пойдя на поводу у девичьего бунтарства — а значит, за этим поступком крылось нечто иное. Быть может, он и впрямь сказал ей правду о предсмертном завете Хаширамы?
Потупив взгляд, Цунаде молча выслушивала очередную историю, на которые нынче так щедр был Мадара. И хотя рассказ о тех событиях она слышала уже не раз и даже не два, перебивать предавшегося ностальгии Учиху она не стала. Ибо в каждом слове его и даже в голосе, так непохожем на голос деда, слышались одни и те же ноты. В словах их обоих звучали надежда и гордость, в каждом звуке чувствовалось вдохновение, извечным топливом служившее для их сердец, и во всём, что говорил Мадара, она ощущала присутствие Хаширамы. И это чувство… Грело душу. Настолько, что отпускать его не хотелось, даже если ради лишней минутки с родным человеком придётся вновь услышать давно опостылевший рассказ.
Исподлобья взглянув на полуобернувшегося к ней Мадару, куноичи поначалу смотрела на него с подозрением, словно боялась, что тот скинет её с этого обрыва, стоит ей подойти ближе. Но, отложив сомнения в сторону, на предложение Хокаге Цунаде всё же откликнулась, медленно зашагав к самому краю. И в тот момент, когда вместо гладкого камня её взору предстала раскинувшаяся далеко вперёд необъятная деревня, сердце её замерло.
Всё было, как в тот первый раз, когда Цунаде оказалась здесь. Как в тот ясный солнечный день, когда Хаширама взял их обоих с Наваки с собой на прогулку, приведя сюда и впервые поведав о временах своей молодости, о временах кровопролитных войн и изнурительных баталий, которые им, как он надеялся, никогда не придётся повидать. Он рассказал и о ребяческих мечтах, и о своих встречах с Мадарой у реки, и о том, как сидели они когда-то на этих жёстких камнях и грезили без конца о будущем, которое вместе хотели построить. О том, как мечта их стала реальностью.
В тот день Хаширама одёргивал Цунаде за руку всякий раз, когда она подходила к краю слишком близко, силясь заглянуть за кромку обрыва. Беспокоился, должно быть, что его внучка зазевается и сорвётся нечаянно вниз, а сам он поседеет до самых кончиков волос, когда помчится её спасать. Но сегодня Хаширамы рядом с ней не было, и никто больше не станет одёргивать Цунаде, реши она перешагнуть черту. А потому, в который раз чувствуя пьянящую вседозволенность, граничащую с отчаянием, она подошла ещё ближе, смахнув носком своих сандалий мелкую гальку с острого выступа, на котором оказалась её нога.
Она чувствовала себя в каком-то трансе. Видя перед собой бескрайнее поле из разноцветных крыш и вклинившихся между ними мощных, раскидистых деревьев, она одновременно с этим не могла видеть ничего, кроме лиц тех людей, что прежде так живо и так вдохновенно говорили ей о том же, о чём говорил теперь Мадара. Она уже слышала это: и про надежду, и про труды, и про любовь, но речи все эти она отринула давно когда-то, назвав их ложными и лживыми. И Дан с Наваки, чьи мечты неотделимы были от деревни, и Хаширама, чьей кровью, казалось, зажигаются в Конохе все огни, — они все любили и мечтали, но мечты эти обернулись гибелью — лишь Хаширама оказался счастливцем, кому звёздами предначертано было величие. Они так рьяно убеждали её в том, что счастье кроется в возможности встать на защиту тех, кто дорог был и безгранично ценен сердцу. Но что сделать она могла, если все, ради кого она действительно готова была бороться, все преданы были уже земле? Какое счастье принесло им их стремление для каждого стать щитом — какое счастье оно могло принести ей?
Дёрнув головой и покосившись на тяжёлую ладонь, оказавшуюся на её плече, Цунаде с трудом удержалась от того, чтобы скинуть её. Они все, все бесконечно лгали ей, оставив с прахом на руках — так почему желали до сих пор, чтобы она и дальше следовала по пути их лжи? Просить об этом её могли только глупцы, и, отвернувшись, куноичи не ответила Мадаре ничего.
Она в молчании стояла там и дальше, когда след Хокаге давно уже простыл, стояла час и два, всё крепче сжимая кулаки. Стояла и смотрела на потемневшее небо, на хмурую, переживающую траур деревню — совершенно не такую, как в тот первый раз, и, одновременно с тем, такую же внушительную и величественную. Смотрела, уставившись в одну точку и взглядом охватывая всё пространство, занятое притаившимися в зелени домами, смотрела и всё яснее понимала, как сильно была неправа.
Немногим в мире она готова была отдавать свою любовь, тогда как те, кто были прежде её идолами, дарили её всем. Вручали сердце своё не ей одной, и даже не тем немногочисленным людям, которых без опаски назвать могли родными — вручали целому селению, вручали тем идеям, что стремились воплотить в жизнь, вручали миру, который так мечтали сохранить. Любить умели всё, что составлял когда-то человек, любить умели то наследие, которое оставил он после себя и ту дорогу, которую он для себя избрал. Любить умели и беречь тот факел, что зажжён был чужим сердцем, и бережно желали пронести его через всю жизнь, передав следом потомкам.
Любить умели, не сжигая всё вокруг себя, как делала это Цунаде, и ценить способны были многое. И если счастьем для них было защищать всё необъятное, чем прежде каждый из них дорожил, то что могло стать для Цунаде теперь большим счастьем, чем шанс продолжить дело, начатое ими — ради них?
Ручьём горячим по щекам её струились слёзы, когда, стоя на самом краю пропасти, сама себе и тем, кто почил уже с миром, она давала обещание впредь не сворачивать назад, обратно в бездну, и ради будущего, которым все так дорожили, быть той, что жизнь несёт куда старательнее, чем отбирает.
Конохе обещала дать ещё хотя бы один шанс.
Конохе — и самой себе. [STA]мы были юны и полны ярости[/STA]
Вы здесь » Naruto: Desolate » Страницы истории » Salvation. Song III: My worries as big as the moon
